Боль

Я глянул на часы. Оставалось минут пять до приезда Ханса. Он мужик пунктуальный, никогда не опаздывает. Если сказал, что будет через сорок минут, значит будет.

Магда все-таки оказалась бабой с пониманием. Впрочем, может понимания добавил ствол пистолета, упертый в бок, когда она рассказывала Хансу по телефону про злодея Арбалета, припершегося в квартиру поздно ночью и тут же подстреленного ею собственноручно.

– Труп куда девать? – выпытывала Магда у Ханса. – Он тут все кровью забрызгал. Ужас.

– Жди. Через сорок минут приеду, – сказал Ханс и повесил трубку.

Прошло тридцать пять минут. За это время я перетянул покрепче веревки на конечностях Магды и затолкал ее в ванную. Потом разбил телефонный аппарат вдребезги, запер дверь квартиры, спустился вниз, сел в красный «БМВ» (как и ожидалось, это был автомобиль Магды, сама раскололась), завел движок, чтобы не околеть на морозе, и начал ждать приезда Ханса.

Магда предупредила, что с ним обычно ходит один телохранитель (как же, знаю его, тупой, но резкий Хельмут), но сегодня, наверное, прихватит еще одного здоровячка, чтобы ворочать мой труп. Ладно. Один будет телохранитель или два – мне все равно. В моем распоряжении будут две секунды. За это время у меня из ствола вылетает пять пуль. Две-три должны попасть в цель – в умную, светлую, блестящую голову Ханса, а дальше…

Я подъехал вплотную к подъезду и включил ручник.

Подъедет Ханс и прямо к подъезду машину поставить не сможет. Придется ему немного недоехать и пешком пройти мимо меня. Я выскочу и метров с двух-трех, думаю, попаду в голову. В торс стрелять бессмысленно, Ханс даже мыться ходит в бронежилете. Опасается.

Я тоже порылся в гардеробе Магды и нашел искомое, но, увы, непотребно микроскопического размера, к тому же с какими-то легкомысленными вытачками на груди. В общем, не полез на меня бронежилет тщедушной Магды. Плюнул я на все предосторожности и решил идти на последнее дело налегке. Прорвемся. Иначе быть не может. Что это?…

Ханс едет!

Мимо меня – я еле успел пригнуться – прошелестел серебристый «Мерседес «. Я стер со лба испарину, сглотнул слюну, чуть приоткрыл дверцу, через которую собрался выскакивать наружу, и сквозь суматошный стук сердца попытался услышать шаги. Ага, идут. Я сгруппировался и выскочил из машины.

Есть!

Я вскинул пистолет и три раза выстрелил из зажатого в правой руке «Кольта» в Хансовское лицо, оказавшееся в полутора метрах от меня. С такого расстояния я не мажу. Кровь брызнула на меня, на его охранников – трех! мордоворотов. Пока они вскидывались, переваривали происшедшее, лезли в карманы за пушками, я сделал еще по пять выстрелов из «Кольта» и из «Макарова», зажатого в моей левой руке. Как в кино про ковбоев. В общем расстрелял я хладнокровно всех четверых гангстеров – нечего тут шляться по Москве! и заскочил обратно в машину. Как только я снялся с ручника, лобовое стекло покрылось мелкой сетью трещин с круглым отверстием посередине, а к правому плечу как-будто приложили раскаленный прут. Нет, как-будто по правому плечу с размаха ударили раскаленным ломом. Я откинулся назад. Боль чуть не лишила меня сознания. Однако правой ногой я выжал газ, а левой рукой, схватившейся было за правое плечо, успел вывернуть руль и скрипя, визжа колесами, помчался прочь.

Что это было?

Раздался еще один противный хлопок.

Э-э-э, стреляют!

Кто?!

Я всех уделал!

Я вывернул на проспект и только оттуда заметил парнишку с винтовкой в руках. По мне лупил, снайпер. Хорошо, что с меткостью у него было неважно. Только одна пуля в цель попала. Что такое? Заскакивает парнишка в черную «восьмерку», и мчится она за мной? Опять погоня? Черт!

Все должно было быть по-другому. Расстреляв Ханса, я собирался не спеша двинуть в сторону Белорусского вокзала, приобрести там билетик до Вюнсдорфа и завтра утром пересечь границу. А тут оказывается открыли сезон охоты на молодцов вроде меня. Непорядок.

Я стал лихорадочно прикидывать, откуда взялись любители свежей арбалетинки. Непонятно. Не должно было быть такого, но вот нате! Смотрите в боковое зеркало: догоняют!

Что за жизнь? Опять удирать, а руль в руке ходит ходуном.

Острая боль пронзила правую часть тела. Я почувствовал легкое головокружение и перевел взгляд с дороги на свое плечо. Кровь хлестала, как из ведра. Через пять минут, если не сделать перевязку, уплыву далеко-далеко по обморочным волнам прощающегося с реальностью сознания.

Я свернул с проспекта к какому-то серому зданию без окон и дверей, не иначе, фабрике. Спокойно направил машину на железные ворота и вышиб их с адским грохотом. Я вкатил, распугивая бабулек-вахтерш, на территорию теперь уже точно какого-то комбината. Попетлял по узким внутрифабричным проездам и, когда преследо­ватель исчез с плоскости бокового зеркала, остановил машину. Я быстро вылез наружу и устремился к загодя примеченным открытым дверям в трехэтажном домишечке, притулившемуся к махине производственного корпуса.

За дверьми была лестница. Зажимая рукой рану, я взбежал по ней на последний этаж, где обнаружил какой-то длинный гулкий коридор. Куда он вел? Неизвестно. Пошел я по коридору, роняя капли крови на пол и туго соображая, что сие очень досадно. Найдут по кровавым следам меня преследователи и сделают телячью отбивную, бифштекс с кровью. Ладно, плевать. Перетянуть бы только рану. Крови я потерял достаточно Сейчас начнутся глюки.

Я добрел, шатаясь, до конца коридора и подергал ручку двери. Заперта. Ключей нет. Что делать? Соображай. А голова кружится, кружится, кружится. Стоп. Сознание на несколько секунд просветлело. Я пнул дверь ногой. Дверь распахнулась. За дверью ничего не оказалось. Почти та же самая лестница, но вниз.

Закрыл я дверь за собой, сел на корточки, стянул с себя куртку, потяжелевший от впитавшейся крови свитер, потом майку и чуть не потерял сознание окончательно. Трупов я в своей жизни повидал много, но собственная рана – это, доложу вам, зрелище не для слабонервных. Хорошо, пуля прошла навылет. Не иначе, случился калибр семь шестьдесят два. Так. Значит, прошла пулька навылет, и что теперь с костью? Задета или нет? Рука не шевелится. Боль нестерпимая корежит правый бок. Может, пара хрящиков и раздроблена. Печально. Как же затянуть это хозяйство? В каком месте жгутом перетягивать? Вокруг шеи затянуть потуже? Интересная мысль, своевременная…

Разорвал я майку, обмотал как смог две раны гнуснейшего вида. Развороченное мясо выглядывало наружу, кровь сочилась толчками. Сдохнуть можно было от омерзения. В общем, сделал я себе перевязку и вдохнул побольше воздуха, чтоб сознание ненароком не потерять. Вскоре я услышал частый грохот шагов по коридору. Это за мной.

Взял я в левую руку «Макаров», найденный у Магды, заменил с помощью зубов обойму. Приготовился.

Как только дверь распахнулась – шесть выстрелов в упор и два готовых тела на полу.

Я тяжело встал, забрал у убитых оружие – два «ТТ», потом вгляделся в лицо одного из них. Странно. Кажется, я его видел. Точно. Это охранник, которого я хотел проверить на резкость. Как он здесь оказался? Откуда? Мамон решил мне отомстить? Но как? Как он смог вычислить меня? Я вчера чисто оторвался от погони. Никто не следил за мной после того, как я утопил два Мамоновских экипажа. Черт! Что-то здесь не так.

Я медленно спустился по лестнице вниз, но дошел только до второго этажа. С улицы послышались голоса: «Искать в этих зданиях! Первому отделению прочесать цех, второму – административный корпус.»

Что?!

Я прислонился спиной к стене. Если преследователей считают отделениями, живым мне отсюда не выйти.

Я с большим трудом удержал себя на поверхности сознания, развернулся и, тяжело ступая, начал подниматься обратно. Оборону я там смогу продержать три минуты. Потом…

А это что такое? Я толкнул неведомо откуда возникшую дверь и подумал, что со зрением начались проблемы. Все вокруг туманилось, пропадало, появлялось, снова пропадало. Ладно. Что там за дверью? Она открылась и показала какой-то очередной коридор.

Пройдем по нему, деваться некуда.

Я посмотрел под ноги. Ага, кровь с меня уже не стекает, но вот башмаки оставляют подозрительные следы. Учтем. Я прошел вперед по коридору и за очередной дверью оказался на просматриваемой со всех сторон стеклянной галерее. Понятно. Галерея вела из администра­тивного корпуса в производственный. Мне надо туда. Среди станков и агрегатов легче затеряться. Я глянул вниз и обомлел. Подо мной стояло пять милицейских машин. Туда-сюда сновали сосредото­ченные мужики в касках и бронежилетах. Рядом с массивным дядькой в малиновом берете топтался – не может быть! – Мамон.

Милиция заодно с Мамоном? Это какой-то бред.

Я постоял, переваривая происшедшее. Не переварил. Перевел дух и, неловко ступая потяжелев­шими ногами, потрусил по галерейке, видный всем и каждому, в производственный корпус. Охотники за мной, удивленные такой наглостью, ничего не сделали, молча проводили взглядами. Только когда я скрылся из поля их зрения, прозвучали звучные хлопки выстрелов. Но я был недосягаем. Пока.

Сколько времени я мог отбиваться от сводного милицейско-бандитского отряда? Минуту? Две? Знаю точно, что недолго.

Вот только интересно, как же я подставился? Как?

Внизу загромыхал матюгальник, предлагая сдаться.

Хорошая мысль, но кажется, Мамон пленных не берет. Шлепнут меня при попытке к бегству, а жить-то хочется. Я медленно побрел вдоль каких-то труб.

Печально заканчивалась моя история, на минорной ноте. Сейчас вот дали минуту времени на размышления, а потом будет штурм, будет маленькая победоносная войнушка – сорок против одного.

Стоять. Это что такое?

Я увидел в белой, симпатичной такой трубе нечто, похожее на отверстие. Точно. Труба вентиляции. Куда она выходила? Я проследил взглядом и обнаружил, что труба вела куда-то прочь из цеха.

Делать нечего. Вздохнул я, по стремянке поднялся к трубе и полез вовнутрь, стараясь не испачкать своей кровью окрестности. Кажется, получилось. Прополз по трубе метров сто, потом куда-то свалился. Оказался в очередном ангаре, пустом, холодном, гулком. Я огляделся. Труба вела куда-то дальше, а я валялся на куче песка под люком. Странная труба, сплошные люки. Наверное, она все-таки не вентиля­ционная. А какая?… Труба для Арбалета… Арбалет в трубе… Мое дело – труба.

Стоп. Теряю сознание? Надо вдохнуть воздух, прислониться к стене и перевести дыхание. Еще вдох… Еще… Ага. Есть. Кислород пошел к мозгам. Начинаем соображать.

Вычислят меня где-то минуты через две. За это время надо свалить еще дальше. Куда? Я подошел к двери и сквозь щель увидел милиционеров, окруживших здоровенный корпус и ожидающих, когда выйду я с задранными вверх ручонками. Пусть ждут. Я пошел в другую сторону. Черт. Дверей там не было. Опять по той же трубе просачиваться дальше? Впрочем, есть предложение лучше.

Я вцепился левой рукой в тяжелый люк на полу и отодвинул его в сторону. Пробираться по трубе можно сколь угодно долго, но с территории завода она вряд ли выведет. А вот канализация на то и рассчитана, чтобы всякий мусор сплавлять с глаз долой. Попробуем просочиться наружу таким способом.

Попробовал.

Провонял при этом, но все-таки попробовал. Протопал я, постоянно поскальзы­ваясь и погружаясь в грязную жижу, с полкилометра сплошной холодной темноты и грязи. Потом почувствовал, что грязь медленно поднимается до колен, до пояса, до груди, захватывая могильным холодом дух и останавливая сердце. Тело заломило, заныло. Я поднял негнущуюся отмороженную левую руку и нащупал потолок. Вот он, был совсем рядом. Канализационный ход уходил вниз. Еще десяток шагов, и я окажусь по макушку в дерьме. Возвращаться назад? Подстрелят. Тонуть здесь? Неприятно. Я прислонился к стене и услышал шум воды. Не грязи, булькавшей вокруг, а именно воды. Всплеск, журчание, как будто где-то рядом пробивался наружу весенний ручеек. Я сделал пяток шагов, с трудом стараясь удержать свои две дыхательные дырки выше уровня окружающего дерьма. Вроде как получилось. Теперь точно впереди меня журчало нечто. Я набрал в легкие воздух и – была не была – устремился вниз и вперед.

Через десять секунд я бултыхался на поверхности какого-то грязного водоема, принимавшего сливные отходы комбината, с которого только что удрал. Хорошо, что был сегодня выходной. Оказался я окруженным банальной теплой грязью, а не промотходами, от которых отваливаются чресла и кожа принимает буро-зеленый оттенок.

Я еле-еле выбрался на берег. Тело сводило судорога. Меня всего выворачивала какая-то предсмертная тошнота. Боль в подстреленном плече превратилась в огненный ураган, забивший мозги одной только мыслью «Подохнуть!»

Нет, мы еще повоюем.

Хлюпая стекавшей с меня грязью, я пошел на шум проезжего места, долетавший до меня откуда-то сверху. По крутой насыпи я вскарабкался наверх и вышел на дорогу, прямо к мужику, ковырявшемуся возле «Жигуля».

Вот кто мне нужен.

Я подошел к нему. Мужик перевел взгляд с бортируемого колеса на меня, и его нижняя челюсть отвисла на максимальное заложенное природой расстояние. Вот такой у меня дерьмовый, в прямом смысле этого слова, вид. Хлюпаю я дерьмом, воняю дерьмом, весь покрыт дерьмом. Чего стесняться, жизнь спасаю. И ты, братец, давай спасай.

Навел я на него свою пушку и еле погасил улыбку – из ствола вытекло тонким ручейком все то же дерьмишко.

– Снимай куртку, штаны и ботинки, – прошептал я ему онемевшими губами. Меня всего содрогала крупная дрожь.

Мужик, кажется, не услышал, но догадался. Начал лихорадочно срывать с себя одежду. Баба его, сидевшая в салоне, всполошилась, закудахтала, заверещала. Я сунул пистолет к окну и помахал им перед ее носом.

Мужик стянул с себя пуховик, начал расстегивать штаны. Я прикинул, что джинсы-маломерки на меня не полезут. Одной левой рукой я их точно не натяну. В общем, махнул я ему, мол, не надо, давай только пуховик. Потом кое-как облачился в теплое. Спасибо дяде, помог мне справиться с рукавами

– Колесо сделал?

– Да.

– Давай ставь на место и вези на «Калужскую «. Хорошо заплачу.

Мужик затрясся, замотал головой, но у меня был веский аргумент. Правда, уже без патронов, но кто об этом знает?

Сел я в машину. Чтобы разрядить какое-то тягостное чувство, повисшее в салоне, выудил я из хлюпающего заднего кармана хлюпающее же портмоне и открыл его. Потом протянул бабе сто марок, чтоб не причитала и вела себя спокойней. Это действительно ее успокоило.

Когда мы проехали километра два и выехали на людную улицу, я сказал:

– Стой, браток. Мне надо позвонить. Если дождешься, отдам все деньги – здесь тысяча марок. В такую вот ситуацию попал. Войди в положение.

Мужик вошел. Шутка ли, тысяча марок – сумма не слабая. Добрался я до телефонного аппарата, одеревеневшей левой рукой кое-как приспособил в прорезь жетон и набрал заученный три дня назад номер:

– Алло.

– Сашка?

– Я. Слушай, мне надо денек перекантоваться. В такую кучу дерьма вляпался, не поверишь.

– А…Э… – Мила замекала, забекала. Муж рядом, что ли? Голос у ней какой-то трясущийся. – Подъезжай лучше к подруге, у меня… э-э-э… я не могу, понимаешь…

Что-то у ней точно с голосом случилось, ломает ее что-то. Что-то не так.

– Саша, запиши адрес.

– Так скажи, запомню.

Я в любом состоянии готов запомнить любые твои слова, Милок. Каждое твое слово – золото, каждая твоя улыбка – бриллиант. Говори, говори, говори. Твоя речь для меня, как ноктюрн. Научусь ли я когда-нибудь его играть такими вот руками? Неважно. Я буду жить для тебя, чтобы ты, Милок, смогла взмыть к небу и вспыхнуть там самой яркой звездой. Я заставлю тебя сделать это. Я вот этими руками… вот этой левой рукой прикую тебя к письменному столу и заставлю пахать день и ночь с перерывом на пятичасовой сон и трехразовое питание. Ты у меня станешь чемпионкой по просеиванию словесной руды единственного слова ради. Ты станешь, станешь Той, ради которой можно смерть с улыбкою принять, чтобы бегать спустя сотни лет русоголовым пацаненком по мягкой травушке и…

– Саш, повтори адрес.

Что? Я встрепенулся, стиснул зубы, чтобы опять не пропасть в обморочном забытьи, и забил в память три слова – улица, дом, квартира.

Я запомнил адрес, вернулся, шатаясь, к машине. Сообщил мужику, что планы чуть поменялись и надо доставлять меня в другое место. Потом отдал его бабе всю свою отсыревшую наличность. Обещал ведь.

Мы поехали.

Я смотрел в окно, медленно отогревался и медленно, медленно, медленно уплывал куда-то вдаль.

Мое расслабленное обескровленное тело принимал поток нежного доброго воздуха, ласкал в мягких ладонях, уменьшал до размеров пятилетнего ребенка и отпускал бежать по изумрудной мягкой траве. В моей руке невесть откуда появлялся мятый рублишко. Я, звонко хохоча, подбегал к мороженщице – доброй тетке Фае – и на всю фантастически огромную сумму покупал мороженое. Руки немели от холода. Кусочки льда бриллиантами сверкали на солнце. Прохожие одаривали меня всепонимающими и немного завистливыми улыбками. Я, онемев от нахлынувшей волны сбывшегося желания, бежал, бежал, бежал назад по мягкому зеленому газону к кому-то невидимому. Этот кто-то подзывал меня: «Сашка!». Голос был добрый, родной до спазм в горле, но я не мог, не мог увидеть, кто это зовет меня. И я бежал на этот голос, не чуя под собой ног, бежал, прижимая к груди мороженое, которое таяло, превращалось в холодную липкую кашицу, стекало по рубашонке и оставляло за мной сладкий след.

Беда. Быть беде. Этот сон предупреждает, кричит мне: «Не ходи! Возвращайся назад, в свое детство, в котором есть только добро и нет зла, крови и насилия. Стой!» Но я распахиваю дверь машины, подхожу к дому, к которому меня подвезли, побелевшими, начавшими мертветь губами повторяю продиктованный Милой адрес. Пподнимаюсь на третий, да, на третий этаж. Нажимаю кнопку звонка. Дверь распахивается, и я оказываюсь внутри пустой гулкой квартиры.

Женщина, мягкая, теплая, красивая, снимает с меня пуховик, подводит к стулу, усаживает. Кто она? Мне не видно сквозь пелену полуобморока ее лицо. Это точно не Мила. Это ее подруга, к которой я приехал? Почему тогда мне знаком голос? Мне уже говорили: «Проходи, красавчик»? Кто?

Магда?!

Я пытаюсь вскочить со стула, но получается только вялое шевеление. Сил нет никаких. Единственное, на что их хватает – разлепить веки и увидеть перед собой черный ствол, который выплюнет, обязательно выплюнет раскаленный комочек свинца в мою переносицу.

– Ты оказался толковым парнем, Арбалет. Ты все выполнил. Молодец! – Магда треплет меня по щеке.

Цыц, стерва!

Я мотаю головой.

– Тебя достаточно было подтолкнуть парой намеков. Ханса нет. Юргена нет. Теперь в конторе командую я. Ты был моим тайным оружием. Спасибо тебе. Еще спасибо за устроенный вчера фейерверк. Мамон перепугался и согласился на мои условия. Вот так-то, Арбалет.

– Где Мила?

– Не знаю. Может деньги считает. Десять тысяч марок – хорошая сумма.

– Ты заплатила, чтобы она сказала этот адрес?

– Да.

– Как ты ее нашла?

– А ты не можешь догадаться?

Могу. Номер ее рабочего телефона был единственным семизначным в моем блокноте. А насчет домашнего, нигде не записанного, тоже все просто: телефонный аппарат, по которому я звонил Миле домой, имел функцию «Redial»*. Наверняка, после моего разговора с ней, Магда воспользовалась возможностью повторить последний набранный номер и считать его с дисплея.

– Да, красавчик, – прочитала мои мысли проницательная сучка. – Поговорила я по душам с ней. Женщина женщину всегда поймет. А ты, между прочим, бесчувственная свинья. Спустя семь лет приехал, молча трахнул и, не сказав доброго слова, уехал.

Может быть.

Извини меня, Мила. Хотел тебя уму-разуму научить, приобщить к рациональной жизни, показать как надо добиваться успеха. Ты же взбрыкнула, плюнула на все расчеты и вот так по-бабьи бестолково сдала меня за жалкие десять штук. Будешь потом слезы лить, волосы рвать, проклинать ту минуту, когда растерянная, расстроенная вскипела вдруг ко мне секундной ненавистью и поклялась отомстить. Сделала по глупости то, что предложила тебе вот эта стерва, представившаяся, может быть, моей женой, может быть, брошенной любовницей, а может…

Плевать. Купила западная сучка твою ярость и направила ее против меня.

Знала ли ты, что будет теперь? И сбудется ли через струистые потоки времени мой, хотелось бы верить, вещий сон? Будет ли бегать по траве мальчонка, счастливейший из всех живущих и живших на Земле людей? Будет ли что-то стоящее после смерти? Дай ответ, девятиграммовый посланец того света.

Не будет, ничего не будет. Короткий, захлебнувшийся кровью вскрик, черный мороз пустоты и падение в жуткий бездонный провал без веры, надежды и любви…

– Приехали. Это здесь. Эй, Светик, потряси его. Кажется, отрубился. Вот связались с идиотом на свою голову. Деньги-то настоящие он дал?

– Настоящие, с полоской, я проверила.

– Эй, приехали.

– Что?

– Вон твой дом.

– Спасибо.

Я вывалился из машины, борясь со слабостью, с головокружением, с острой болью, с нежеланием жить после такого полусна-полуобморока.

Будет так, как привиделось? Предчувствия меня никогда не подводили. Все говорило за то, что будет именно так. Магда очень грамотно меня использовала, сделала своим орудием. Я был ее оружием, бившим точно в цель. Черт!

Что же ждет меня в той квартире? Горячий шепот любимой женщины или же пистолет в руках расчетливой гениальной сучки? Поверить ли мне в то, что любовь не ржавеет, любимых не предают, жизнь, веселая, счастливая, продолжится и дальше? Или опустить руки, развернуться и уйти прочь, в темноту и холод вечернего города, уйти прочь от всех своих мыслей и чувств в мороз, ветер и пустоту, туда, где нет ни единого родного человека, где я никому не нужен и где давно перестал бегать по траве самый счастливый человечек на земле?

Что же делать? Кто даст ответ?