ЕВСЕЙ-1
Евсей вышел на крыльцо, и грудь заходила ходуном от красоты, открывшейся крестьянским глазам. Морозный воздух, колючий и свежий, звенел над сверкающими тысячей радуг сугробами, солнце швыряло снопы искр оземь и лучишки света разлетались в стороны, благостным светом освещали округу. Одетый в белую шубу далекий лес был похож на игрушку – чистый до полной прозрачности воздух исказил расстояние, превратил далекое могучее в близкое миниатюрное, и в игрушечных деревцах с трудом угадывались запорошенные снегом дубы и клены. Дивная, простая и как-будто робкая красота родного края радовала, бодрила, освежала, заставляла бурлить кровь как семьдесят лет назад, когда Евсей в первый раз увидел белый свет.
– Эх, рановато нам помирать-то, – выдохнул старик и сделал первый шаг по первому снегу.
ЕВСЕЙ-2
Евсей вышел на крыльцо и грудь его заходила ходуном от красоты, вдруг открывшейся крестьянским глазам. Жиденькие ростки озимых, вчера еле видные, сегодня вовсю пробивались из-под жирного чернозема, обильно зеленили бугристое поле за околицей и сулили хороший урожай. Десятки ручейков, звонкоголосых детишек сошедшего снега, блестками отраженного солнца обозначали чуть заметные контуры пригорков и смыкались где-то около леса, чтобы нести свои воды морю уже в едином общем русле. Там же, у леса, в далекой вышине выводила звонкую трель невидная птаха, вернувшаяся с мест зимовья и теперь вовсю радующаяся возвращению в родные края. Весна-красавица дошла, наконец, до здешних неброских, но душевных мест и в одночасье преобразила их, радостью, бодростью, свежестью наполнив кровь Евсея, заставив бурлить ее как семьдесят лет назад, когда он в первый раз увидел белый свет.
– Эх, рановато нам помирать-то, – выдохнул старик и сделал первый шаг.
ЕВСЕЙ-3
Евсей вышел на крыльцо, и грудь его заходила ходуном от красоты, вдруг открывшейся крестьянским глазам. За палисадником цвели тысячей волшебных красок георгины, гладиолусы и настурции, выращенные заботливой рукой Евсея, а дальше густо колосилась могучая нива, волнами перекатывалась под порывами забияки-ветра. Ядреный хлебный дух кружил в воздухе, сводил с ума крестьянина и бередил пчелок-трудяг, с самой зорьки без устали таскавших в жалах медок с далекого клеверного нареза у леса. Яркое синее небо без единого облачка волшебным куполом нависало над бескрайними полями, брезжило, звенело, переполняло восторгом, заставляло бурлить кровь и вспоминать далекий день, когда Евсей в первый раз увидел белый свет.
– Эх, рановато нам помирать-то, – выдохнул старик.
ЕВСЕЙ-4
Евсей вышел на крыльцо, и грудь его заходила ходуном от красоты, вдруг открывшейся крестьянским глазам. Могучие всполохи красно-желтого безумия играли далеким лесом, буйно бились с серым очарованием осени, непомерным многоцветьем отдаляли унылый день голых сучьев и безвозвратно, бесследно, навсегда теряли кленовые, дубовые листья. Белесое осеннее небо, озвученное курлыкающим журавлиным клином, чуть дрожало над скошенным жнивьем в лучах усталого солнца, гнало прочь низкие серые тучи, шептало лету: «Не уходи. Постой», и легкий пестрый ветерок кружил, играл ворохом опавших листьев и гнал их по полю вдаль, вдаль, вдаль…
– Пора ad patres* – выдохнул старик, достал ружье, заглотил ствол наскеолько смог и нажал на курок.
* ad patres – к праотцам (лат.)